Becoming. Моя история  - Мишель Обама

Думаю, я просто воспользовалась редкой возможностью поговорить с женщиной, чье прошлое отражало мое, но при этом на несколько лет обогнавшей меня в карьере. Валери была одной из самых спокойных, смелых и мудрых женщин, которых я встречала. Той, у кого можно учиться, к кому нужно держаться ближе. Я сразу это поняла.

Прежде чем я ушла, она предложила мне присоединиться к ее команде в качестве помощницы мэра Дейли – когда я буду готова. Мне больше не придется заниматься юриспруденцией, а жалованье составит 60 тысяч долларов в год – примерно половину того, что я зарабатывала в «Сидли и Остин». Валери предложила мне поразмыслить, действительно ли я готова к таким переменам. И мне правда надо было подумать, смогу ли я решиться на этот прыжок.

Я никогда особенно не уважала деятельность мэрии. Как и все черные из Саутсайда, я вообще мало верила в политику. Политика традиционно использовалась против чернокожих, как средство держать нас изолированными, малообразованными, безработными или с низкооплачиваемой работой. Мои бабушки и дедушки пережили ужас законов Джима Кроу[100] и унижение дискриминации – и в основном не доверяли власти любого рода. (Саутсайд, как вы, возможно, помните, был убежден, что на него может объявить охоту даже стоматолог.) Мой отец, городской служащий бо́льшую часть своей жизни, был вынужден работать на демократов, чтобы его вообще рассматривали как кандидата на продвижение по службе. Он наслаждался общением с избирателями на своем участке, но кумовство в мэрии его всегда отталкивало.

И вот теперь мне внезапно предложили там работать. Я морщилась при мысли о сокращении зарплаты, но в то же время была заинтригована. Я почувствовала еще один укол, тихий толчок к будущему, далекому от запланированного. Я почти приготовилась к прыжку – но прежде требовалось кое-что еще. Теперь дело было не только во мне. Когда несколько дней спустя мне позвонила Валери, я сказала, что все еще обдумываю ее предложение, – и задала ей последний и, наверное, странный вопрос. «Могу ли я, – сказала я, – познакомить вас с моим женихом?»

Думаю, мне стоит отмотать немного назад во времени, через тяжелую жару того лета и дезориентирующую дымку долгих месяцев после смерти отца. Барак прилетел в Чикаго, чтобы пробыть со мной во время похорон так долго, как только сможет, а потом снова вернулся в Гарвард. После выпуска в конце мая он собрал вещи, продал лимонно-желтый «Датсун» и снова прилетел в Чикаго, на Эвклид-авеню, 7436, прямо в мои объятия. Я любила его – и чувствовала взаимность. Мы были вместе почти два года и теперь наконец получили возможность начать отношения без разделяющего нас расстояния. Это означало валяться в постели по выходным, читать газеты, ходить на бранчи и делиться друг с другом каждой мыслью. Ужинать по понедельникам – а также по вторникам, средам и четвергам. Покупать продукты и складывать белье перед телевизором. В те долгие вечера траура по отцу Барак был рядом, чтобы обнять меня и поцеловать в макушку.

Барак радовался, что наконец окончил юридический и мог выбраться из абстрактного царства академической науки в мир более привлекательной и реальной работы. Он также продал свою идею научно-популярной книги о расах и идентичностях нью-йоркскому издателю, что для такого книголюба, как он, было невероятным подарком. Ему дали аванс и около года, чтобы закончить рукопись.

У Барака, как всегда, было много вариантов. Его репутация – восторженные рекомендации профессоров юридического факультета, статья в «Нью-Йорк таймс» о том, как его избрали президентом «Юридического обозрения», – давала ему массу возможностей. Чикагский университет предложил ему неоплачиваемую стажировку с небольшим кабинетом на год, предполагая, что он напишет там свою книгу, а затем останется преподавать на юридическом факультете в качестве адъюнкт-профессора. Мои коллеги из «Сидли и Остин», все еще надеясь, что Барак будет работать в фирме, предложили ему кабинет на восемь или около того недель, предшествующих июльскому экзамену в адвокатуру. Кроме того, он подумывал устроиться в «Дэвис, Майнер, Барнхилл и Галланд», небольшую общественную компанию, которая занималась гражданским правом и вопросами дискриминации в жилищном секторе и чьи адвокаты были тесно связаны с Гарольдом Вашингтоном, что для Барака имело большое значение.

Есть что-то очень ободряющее в человеке, считающем, будто его возможности бесконечны, и не тратящем время и энергию на мысли о том, что они когда-нибудь иссякнут. Барак усердно и добросовестно трудился ради того, что теперь получил, но при этом он никогда не сравнивал свои достижения с достижениями других, как это делали многие мои знакомые – как иногда делала я сама. Временами казалось, он совершенно не обращает внимания на гигантские крысиные бега вокруг себя, на материальную жизнь, за которой должен гоняться тридцати-с-чем-то-летний юрист, – от нестыдной машины до дома с садом в пригороде или шикарной квартиры в центре. Я и раньше замечала в нем это качество, но теперь, когда мы жили вместе и я подумывала о том, чтобы сделать свой первый важный поворот, я стала ценить это в нем еще больше.

Если коротко, Барак верил, когда другие не верили. У него была простая, жизнерадостная вера в то, что если всегда придерживаться своих принципов, то все получится. Но я вела множество осторожных, чувствительных разговоров со многими людьми о том, как вырваться из карьеры, в которой я, по всем внешним признакам, процветала, – и снова и снова читала на лицах настороженность и беспокойство, когда говорила о своих долгах и о том, что еще не успела купить дом.

Я не могла не думать о том, как мой отец намеренно жертвовал своими мечтами, избегал всякого риска, чтобы дома нас ждало только спокойствие и постоянство. Я все еще ходила с маминым советом в ушах: сначала зарабатывай деньги, а о счастье думай потом. К тому же к моему беспокойству примешивалось одно глубокое желание, намного превосходящее любое материальное: я хотела детей, и чем скорее, тем лучше. И как же у меня получится их вырастить, если я внезапно начну все сначала в совершенно новой области?

Появившись в Чикаго, Барак стал для меня своего рода лекарством, таблеткой успокоительного. Он впитывал мои тревоги, слушал, как я перечисляю все свои финансовые обязательства, и утверждал, что тоже очень хочет иметь детей. Он признавал, что мы никак не можем предсказать, как именно сведем концы с концами, учитывая, что ни один из нас не хотел оказаться взаперти в удобной, предсказуемой жизни адвоката. Но суть заключалась в том, что мы далеко не бедствовали и наше будущее многое обещало – и, возможно, поэтому его было так нелегко спланировать.

Барак единственный убеждал меня просто решиться, забыть все тревоги и идти к тому, что, как я думала, сделает меня счастливой. Прыгать в неизвестность – нормально, потому что – и это потрясающая новость для большинства членов семьи Шилдс/Робинсон, особенно для старшего поколения Денди и Саутсайда, – неизвестность не смертельно опасна.